Неточные совпадения
Эскулап [Эскулап (греч.) —
врач.] задумался, пробормотал что-то о каком-то «градоначальническом веществе», якобы источающемся из градоначальнического тела, но потом,
видя сам, что зарапортовался, от прямого разрешения вопросов уклонился, отзываясь тем, что тайна построения градоначальнического организма наукой достаточно еще не обследована.
— Ты ее
увидишь, Евгений; но сперва надобно побеседовать с господином доктором. Я им расскажу всю историю болезни, так как Сидор Сидорыч уехал (так звали уездного
врача), и мы сделаем маленькую консультацию.
— А знаете, — сказал он, усевшись в пролетку, — большинство задохнувшихся, растоптанных — из так называемой чистой публики… Городские и — молодежь. Да. Мне это один полицейский
врач сказал, родственник мой. Коллеги, медики, то же говорят. Да я и сам
видел. В борьбе за жизнь одолевают те, которые попроще. Действующие инстинктивно…
Но, как человек от природы умный и добрый, он очень скоро почувствовал невозможность такого примирения и, чтобы не
видеть того внутреннего противоречия, в котором он постоянно находился, всё больше и больше отдавался столь распространенной среди военных привычке пить много вина и так предался этой привычке, что после тридцатипятилетней военной службы сделался тем, что
врачи называют алкоголиком.
Но они рассуждают иначе:
видите ли, медицина находится теперь в таком младенчествующем состоянии, что нужно еще не лечить, а только подготовлять будущим
врачам материалы для уменья лечить.
Ентальцевы помаленьку собираются к вам; не очень понимаю, зачем она сюда приезжала. Пособия мужу не получила от факультета полупьяного. [Факультетом Пущин называл
врача.] Развлечения также немного. Я иногда доставляю ей утешение моего лицезрения, но это утешение так ничтожно, что не стоит делать шагу. Признаюсь вам, когда мне случается в один вечер
увидеть обоих — Н. С. и Ан. Вас, то совершенно отуманится голова. Сам делаешься полоумным…
Увидев, в чем дело, он не удивился и не взволновался: за свою практику городского
врача он насмотрелся таких вещей, что уже совсем одеревенел и окаменел к человеческим страданиям, ранам и смерти.
При отъезде m-me Эйсмонд Ришар дал ей письмо к одному своему другу, берлинскому
врачу, которого прямо просил посоветовать этой даме пользоваться, где только она сама пожелает и в какой только угодно ей местности. Ришар предполагал, что Мари стремится к какому-нибудь предмету своей привязанности за границу. Он очень хорошо и очень уж давно
видел и понимал, что m-r Эйсмонд и m-me Эйсмонд были, как он выражался, без взаимного нравственного сродства, так как одна была женщина умная, а другой был мужчина глупый.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут жену свою; но, впрочем,
увидев больного действительно в опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам
врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
Думал, думал и,
видя, что ничего не выдумаю, решил себе съездить в свой уездный город и повидаться с тем материалистом-врачом Отрожденским, о котором мне говорил и с которым даже советовал повидаться становой Васильев. Сказано — сделано: приезжаю в городишко, остановился на постоялом дворе и, чтобы иметь предлог познакомиться с доктором не совсем официальным путем, посылаю просить его к себе как больной
врача.
Боярин призадумался. Дурной гражданин едва ли может быть хорошим отцом; но и дикие звери любят детей своих, а сверх того, честолюбивый боярин
видел в ней будущую супругу любимца короля польского; она была для него вернейшим средством к достижению почестей и могущества, составлявших единственный предмет всех тайных дум и нетерпеливых его желаний. Помолчав несколько времени, он спросил: употребляла ли больная снадобья, которые оставил ей польский
врач перед отъездом своим в Москву?
Старик Федор Степаныч
видел очень плохо и уже не бывал в амбаре, и глазные
врачи говорили, что он скоро ослепнет...
Она все обдумывала, как бы ей поскорее начать с Елпидифором Мартынычем тот разговор, который ей хотелось, и никак не могла придумать; но Елпидифор Мартыныч сам помог ей в этом случае: он, как
врач, может быть, и непрозорлив был, но как человек — далеко
видел!
В приемной комнате Бегушев заявил желание
видеть старшего
врача и подал при этом свою карточку.
— Прошу еще по рюмке, — пригласил я. (Ах, не осуждайте! Ведь
врач, фельдшер, две акушерки, ведь мы тоже люди! Мы не
видим целыми месяцами никого, кроме сотен больных. Мы работаем, мы погребены в снегу. Неужели же нельзя нам выпить по две рюмки разведенного спирту по рецепту и закусить уездными шпротами в день рождения
врача?)
«Интересно, кто там сидит сейчас на моем месте?.. Кто-нибудь да сидит… Молодой
врач вроде меня… Ну, что же, я свое высидел. Февраль, март, апрель… ну, и, скажем, май — и конец моему стажу. Значит, в конце мая я расстанусь с моим блистательным городом и вернусь в Москву. И ежели революция подхватит меня на свое крыло — придется, возможно, еще поездить… но, во всяком случае, своего участка я более никогда в жизни не
увижу… Никогда… Столица… Клиника… Асфальт, огни…»
Мадлена.
Врачи сказали, что сгнила моя кровь, и
вижу дьявола, и боюсь его.
Видишь, она пронюхала, что наши
врачи где-то купили пять билетов внутреннего с выигрышем займа, вот ей это и показалось обидно, что не успели люди прожить без году неделю, а уж и билетами обзаводятся, а у ней жилец служит шестой год и ни одного билета не купил.
Врач, случившийся тогда, об искусстве которого гремела всеобщая молва,
увидел в нем признаки существования, нашел рану не совсем смертельною, и он, к изумлению всех, был вылечен.
И, вспомнив, как к нему относились ее покойный отец и все товарищи-врачи, она поняла, что все они
видели в нем будущую знаменитость.
Как бы не смея верить своему благополучию, они сочли нужным предварительно пуститься в рассуждения, убедить людей в пользе медицины, наставить их относительно значения диеты, и привыкши
видеть себя забытыми, загнанными, отвыкши от практической медицины, отставшие
врачи не могли удержаться, чтобы не вознаградить себя за бездействие разглагольствиями и чтобы вместе с тем не излить желчи на дурных
врачей, которые отстранили от дел их, хороших докторов.
Я не пошел за ним:
видеть его у постели моего бедного больного друга было свыше сил моих. Я кликнул своего человека и приказал ему тотчас же ехать в губернский город, спросить там лучшего
врача и привезти его непременно. Что-то застучало в коридоре; я быстро отворил дверь.
— Да вот, — продолжал он, опять открыв глаза, — вторую неделю сижу в этом городишке… простудился, должно быть. Меня лечит здешний уездный
врач — ты его
увидишь; он, кажется, дело свое знает. Впрочем, я очень этому случаю рад, а то как бы я с тобою встретился? (И он взял меня за руку. Его рука, еще недавно холодная как лед, теперь пылала.) Расскажи ты мне что-нибудь о себе, — заговорил он опять, откидывая от груди шинель, — ведь мы с тобой бог знает когда виделись.
Я и обрадовался благоприятной ошибке
врачей, и очень поскорбел, и поплакал об отце, которого давно не видал, а теперь совсем его лишился. И вот вчерашний день, расстроенный всем этим, возвращаюсь домой, влетаю в комнаты, стремлюсь обнять жену — и
вижу у нее на руках грудное дитя!
Фон Ранкен.
Видите ли, дитя мое, мое положение… Вам известно, что я
врач, что я очень, очень известен в широких кругах публики, но, кроме того, у меня две дочери, обе невесты, и было бы крайне неприятно… Вы понимаете?
— Послушайте, — горячо сказал он, хватая Кирилова за рукав, — я отлично понимаю ваше положение!
Видит бог, мне стыдно, что я в такие минуты пытаюсь овладеть вашим вниманием, но что же мне делать? Судите сами, к кому я поеду? Ведь, кроме вас, здесь нет другого
врача. Поедемте ради бога! Не за себя я прошу… Не я болен!
Я ближе
увидел отношение больных к
врачам, ближе узнал своих товарищей-врачей.
— Да, говорит, его д-р N. лечил… Скажите, пожалуйста, доктор, отчего среди
врачей так много бессердечных, корыстолюбивых людей? Этот д-р N. приехал раз, осмотрел Васю; приглашаю его во второй раз, — я, говорит, уж знаю его болезнь, могу и так, не
видя, прописать вам рецепт…
Обществу известны светлые образы самоотверженных врачей-бессребреников, и такими оно хочет
видеть всех
врачей.
Я замечаю, как все больше начинаю привыкать к страданиям больных, как в отношениях с ними руководствуюсь не непосредственным чувством, а головным сознанием, что держаться следует так-то. Это привыкание дает мне возможность жить и дышать, не быть постоянно под впечатлением мрачного и тяжелого; но такое привыкание
врача в то же время возмущает и пугает меня, — особенно тогда, когда я
вижу его обращенным на самого себя.
— Нет-с, я не прошу, а требую, и не какого-нибудь пятачка, а по крайней мере рубля два-три. Визит
врача стоит около этого, а вы
видели, что с ним сделали за то, что он отказал мне в помощи, — и вы сами рукоплескали его осуждению. Если вы мне не дадите трех рублей, то я и вас посажу на скамью подсудимых.
Вскоре мое мрачное настроение понемногу рассеялось: пока я был в университете, мне самому ни в чем не приходилось нести ответственности. Но когда я
врачом приступил к практике, когда я на деле
увидел все несовершенство нашей науки, я почувствовал себя в положении проводника, которому нужно ночью вести людей по скользкому и обрывистому краю пропасти: они верят мне и даже не подозревают, что идут над пропастью, а я каждую минуту жду, что вот-вот кто-нибудь из них рухнет вниз.
В каких бьющих по нервам условиях проходит деятельность
врача, можно было достаточно
видеть из предыдущих глав этих записок.
Я старался смотреть на нее глазами
врача, но я не мог не
видеть, что у нее красивые плечи и грудь, я не мог не
видеть, что и товарищи мои что-то уж слишком интересуются предсистолическим шумом, — и мне было стыдно этого.
Та же гигиеническая выставка, так много показавшая, что дает медицина, для г. фельетониста не существует: из всей выставки он
видит только этот «случайно найденный полип» и обливает за него презрением
врачей и медицину, даже не интересуясь узнать, возможно ли при жизни открыть такой полип.
«Я требую, — писал в 1874 году известный немецкий хирург Лангенбек, — чтобы всякий
врач, призванный на поле сражения, обладал оперативною техникою настолько же в совершенстве, насколько боевые солдаты владеют военным оружием…» Кому, действительно, может прийти в голову послать в битву солдат, которые никогда не держали в руках ружья, а только
видели, как стреляют другие? А между тем
врачи повсюду идут не только на поле сражения, а и вообще в жизнь неловкими рекрутами, не знающими, как взяться за оружие.
Врач Эриксимах говорит об Эросе: «На основании медицины, нашего искусства, думается мне, можно
видеть, что Эрос имеет власть не только над душами людей, силою красоты, но силою многого другого и над прочим, как над телами всех животных, так и над произрастающим из земли, словом сказать, над всем существующим (εν πασι τοις ού'σι), что бог этот велик и дивен и имеет влияние над всем (επί παν τείνει) в делах, как божеских, так и человеческих» (186 а) [Ср.
Графиня нагнулась и
увидела на ковре флакон. Она поняла всё. Через минуту в клубе был отыскан
врач и приведен к Ильке.
Врачу удалось только, благодаря присутствию флакона, констатировать отравление, поднять же на ноги уснувшую Ильку не удалось…
— И хорошо еще, если он глубоко, искренно верил тому, что гибель тех, кого губил он, нужна, а если же к тому он искренно не верил в то, что делал… Нет, нет! не дай мне
видеть тебя за ним, — вскричал он, вскочив и делая шаг назад. — Нет, я отрекусь от тебя, и если Бог покинет меня силою терпенья, то… я ведь еще про всякий случай
врач и своею собственною рукой выпишу pro me acidum borussicum. [для себя прусскую кислоту (лат.).]
Ну, я ему на обратной стороне его записки ответил: «Земский
врач Чеканов не желает
видеть председателя управы и обедает у себя дома».
Между прочим, рассказал я и о своей первой стычке с председателем, после которой я из «преданного своему делу
врача» превратился в «наглого и неотесанного фрондера»; приехав в деревню, где был мой пункт, принципал прислал мне следующую собственноручную записку: «Председатель управы желает
видеть земского
врача Чеканова; обедает у князя Серпуховского».
Когда ты подъезжаешь к Петербургу или к Москве, то, прежде чем
увидишь колокольни, тебе станут видны вывески зубных
врачей.
На сером фоне мелькают картина за картиной. Вот
видит Нелли, как она в холодную зимнюю ночь стучится к уездному
врачу Степану Лукичу. За воротами лениво и хрипло лает старый пес. В докторских окнах потемки. Кругом тишина.
Расспрашивал, над чем я сейчас работаю, крайне заинтересовался моим намерением писать «Записки
врача», говорил: «Пишите, пишите! Это очень важно и интересно». Однажды среди обычных посетителей «четвергов» я
увидел новое лицо. Почтенных лет господин, плотный, с седенькою бородкою клинышком), очень обывательского и совсем не писательского вида.
С самого начала моей литературной деятельности я издавал свои книги сам и не
видел в этом никакого неудобства. В нескольких типографиях спросишь смету, выберешь типографию, бумагу, сговоришься с книжным складом — и все. Помню раз, когда я жил в ссылке в Туле, ко мне приехал какой-то издатель из Москвы и предложил мне выпустить новым изданием сильно тогда шумевшие мои «Записки
врача».
И потом: я туго и трудно сходился с людьми и надеялся, что профессия
врача облегчит мне такое сближение, даст возможность наблюдать людей в таких интимных проявлениях, в каких сторонний человек никогда их не сможет
увидеть.
В четвертой сцене Корделия, разговаривая с
врачом, рассказывает о том, что
видели Лира, как он, совсем сумасшедший, надев для чего-то на голову венок из разных сорных трав, где-то блуждает, и что она послала солдат разыскивать его, причем говорит, что пусть все тайные врачебные силы земли брызнут в него в ее слезах и т. п.
— Вон, старший
врач антилеристу грозится, под суд отдам, — заметил другой. — А нам что говорил? Тащите, говорит, ребята, что хотите, только чтобы я не
видел. Почему же он нас не грозится под суд отдать?
— Что у вас тут за безобразие! Больные лежат в шапках, сами
врачи в шапках разгуливают… Не
видите, что тут иконы?
— Душегуб! Чего нам тут стоять?
Видишь, все уходят!.. Старшему-то
врачу хорошо говорить, его в плен возьмут, а нас раньше плена всех перережут.